Два года назад это была всего лишь ещё одна новая группа из бывшей ГДР, по поводу которой велось слишком много споров. Однако затем Дэвид Линч взял две песни Rammstein и использовал их для самых страшных моментов своего психологического эпоса «Lost Highway», в то время как хорошо расходившийся дебютный альбом «Herzeleid» и сингл «Engel» попали в топ-десять Германии. Вопреки своим излюбленным темам или, напротив, благодаря им? Таким темам, как сексуальное насилие, инцест и душевные муки, которые всецело властвуют и на их новом альбоме «Sehnsucht»? Мы встретились с чертовски приятными и совершенно нормальными парнями.

В прессе до сих пор можно встретить такие определения Rammstein как «спорные», «правого уклона», «прославляющие грубую силу». Хорошо живётся с таким имиджем?

Рихард: Мы показываем силу только в наших шоу и тематизируем её в наших песнях. Применять насилие или пропагандировать его мы не собираемся. Просто на каждый стиль музыки у СМИ всегда найдётся одно универсальное клише. А в Rammstein есть как раз эта сила, энергия, смешанная с металлическим звучанием. Вот у журналистов, сразу и всплывает один единственный стереотип: длинные волосы, короткие штаны, американский металл. Но вдруг появляется группа, которая под это больше не подходит, у которой совершенно свой имидж, - и вот они уже выдумывают новый «ящик», в который нас можно запихнуть. Поэтому, наверное, и возникает это выражение - «спорная группа».

Мне это говорят все люди, так или иначе связанные с искусством – никто не хочет, чтобы его уравняли с кем-то ещё. Но ведь не настолько уж революционна ваша музыка.

Рихард: Но всё же она отличается от саунда других команд, вроде Die Krupps или Front 242!(бельгийская команда, с 1981 года практикующая EBM-стиль – прим.Рита) Rammstein ведь своеобразен. Нет таких групп, которые звучали бы как Rammstein.

Тилль: Можно просто один раз прислушаться в нашей гримёрке к звукам, доносящимся из соседних комнат, и понять: так, вот это слева звучит как Pearl Jam(американская рок-группа из Сиэтла, известная своими каверами на песни Ramones и Боба Дилана – прим.Рита), а справа ещё какая-нибудь давным-давно заезженная музыка. Мало кто пытается быть оригинальным.

Рихард: Может быть они просто никогда не хотели что-нибудь изменить, так как, по сути, в очередной раз обслуживали рынок обыкновенных потребителей. На Западе это ещё очевидней, чем на Востоке. У нас там попросту не было рынка.

Тилль: После объединения Германии я съездил на Запад и впервые набил себе живот всей этой резиной из Макдональда, йогуртами и прочей дрянью. Похоже дело обстояло и с музыкой: огромное количество музыки на любой вкус, однако позже люди заметили, что западная музыка не так уж и далеко ушла от нашей. Раньше мы бы неделю радовались какому-нибудь концерту, теперь за один вечер ты можешь побывать на тридцати-сорока таких.

Немецким СМИ, как видно, довольно трудно даётся понимание тяжёлой немецкой музыки. Однако у ваших поклонников и просто людей, ходящих на ваши концерты, проблем с этим нет.

Тилль: Проблема журналистов связана с недостатком музыкальной традиции и истории в Германии. Мы ведь тоже не хотели бы иметь ничего общего с понятно каким моментом в немецкой истории. После войны американцы и англичане принесли с собой рок, и, не считая немецкого шлягера, у нас не было ничего такого, что пустило бы корни.

Но ведь дело ещё и в звучании. Стоит только зазвучать раскатистому «R» Тилля, которое он тянет глубоко, почти заклинающе, и каждый начинает думать о Геббельсе и его манере говорить.

Тилль: «R» не возникает преднамеренно. Оно появляется само собой, автоматически, когда поёшь в глубоком тоне. Я не музыкант в истинном смысле этого слова. У меня нет специальных знаний в области музыкальных инструментов. Но своими текстами и голосом я придаю необходимые вес и силу нашей музыке. Это уже вопрос восприятия тембра и фонетики. Но ради Бога, мы никоим образом не хотели бы намекать этим на фашизм. Позднее, когда нас спрашивали об этом в интервью, мы много спорили с журналистами.

Однако это явно не случайность, что ваша музыка звучит именно в фильме Дэвида Линча, а не в диснеевских мультиках. Ведь его фильмы из-за пристрастия к демонстрации «узкого мостика между разумом и инстинктом», по существу, есть ни что иное, как экранизированные сюжеты песен Rammstein. Только он в отличие от Rammstein делает фильмы, и поэтому воспринимается как «художник, мастер».

Рихард: Прежде всего он американец. У нас никогда не появился бы такой Линч. Единственный, кто приходит мне на ум, это Вернер Херцог(один из самых известных западногерманских режиссеров 60х годов; как признался Пауль в последнем чате, у Rammstein одно время были даже планы совместной работы с ним – прим.Рита), вот в его фильмах я нахожу раммштайновские образы.

Тилль: У немцев в Германии, помимо всего прочего, есть ещё и проблема с признанием. Как только какой нибудь продукт получает международное признание, то всё в порядке. Это мы заметили и в фильме Линча: немецкие машины, немецкий футбол, немецкий теннис, Формула 1 – всё просто прекрасно. Но до тех пор, пока вещь остаётся на местном рынке, а не выходит на интернациональный, проблем с ней бывает - просто офигеть.

С журналом «Bravo», очевидно, у вас проблем нет. Однако они называют вас «Heaveyband с огненным чёртом вместо певца».

Тилль: А мне это даже понравилось. Моей дочке всего 12 лет, и она никогда не понимала, почему же меня так часто не бывает дома. Теперь она может прочитать об этом в газете.

Твоя дочь слушает Rammstein или предпочитат бойбенды?

Тилль: Нет, кое-что другое. Ей не особенно нравятся эти мальчуковые группы. Она слушает электронные вещи с большой долей мелодичности – «Dune»(немецкий техно-бэнд, делавший каверы на Queen – прим.Рита) и всё такое.

Ты ведь - отец-одиночка. Как тебе удаётся совмещать и работу и семью?

Тилль: Ну, раньше всё было не так уж плохо. Я играл в одной панк-группе, и наша репетиционная находилась прямо в доме, где я жил. Я воспитываю её один уже семь лет, но часто она живёт у своей мамы, потому что почти по полгода я нахожусь в турне с группой.

А как реагирует твоя дочь на тексты твоих песен?

Тилль: Она всегда смеётся. Хотя многие вещи довольно экстремального характера она, конечно, ещё не понимает.

Дети ежедневно смотрят по телевизору фильмы и новости такого содержания, не понимая их. Тоже происходит и с вашими молодыми поклонниками.

Тилль: У нас никогда не было намерения делать музыку для подростков. Всё это получилось из-за раскрутки нашей группы такими музыкальными каналами и журналами, как «Viva» и «Bravo». Но когда я вижу то, что идёт по телевизору в вечерних программах, то, что написано в газетах… - детям ведь приходится сталкиваться и с этим. А в песнях их идолов Tic Tac Toe они могут спокойно познакомиться и с проституцией, и с наркотиками. За обедом они видят рекламу, поясняющую как правильно втыкать тампон – неужели мы должны теперь бросить всех этих растерявшихся детишек на произвол судьбы?

Ну, всё-таки реклама прокладок показывает всё в светлых тонах. У вас же – кровь и ещё раз кровь – всё тёмно-красное.

Тилль: В первую очередь мы делаем музыку для самих себя. И мысли, которые она вызывает у людей, бывают совершенно различными. Кого-то тексты вводят в полный ступор, но, может быть хотя бы музыка им нравится, и они просто оставляют её играть и дальше. С другой стороны, недавно одна девочка рассказала мне, что она как-то раз во время нашего концерта нарядилась проституткой - той самой стоящей под фонарём шлюхой, о которой поётся в нашей песне «Seemann».

О которой, конечно, никогда в тексте и не упоминалась…

Тилль: Должен ли я ей объяснить, что в песне речь идёт вовсе не о шлюхе? Это ведь всё-таки её мнение, её представление об этой песне.

Смысл таких песен с вашего нового альбома, как «Bestrafe mich» и «Buck dich» гораздо яснее, не правда ли?

Рихард: Только вчера мы были у своих друзей и много спорили о нашей группе. Там был один молодой священник-евангелист, который ужасно реагировал на всё, связанное с Rammstein, и, прежде всего, на текст «Buck dich». Он жаловался на то, что в его приходе всё больше молодых людей слушают нашу группу и поэтому, конечно же, идут неправильным путём. Вечер всё продолжался и продолжался, и вскоре выяснилось, что САМ священник был единственным в нашей компании, кто сам практиковал секс в стиле «Buck dich» почти каждую ночь с разными милыми фрау.

Да ведь у самой церкви, в первую очередь у католической, полным-полно собственных учреждений, которые занимаются подобными темами: инцест, грехопадение, самоистязание! Похоже, что все эти церковные антиавторитарные модели воспитания не оправдывают себя, в том числе и из-за отрицания того, что такое зло в нашей жизни существует. Вы сами придерживаетесь их методов при воспитании своих детей?

Тилль: Ну, эти вещи никак между собой не связаны. Я пытаюсь, насколько это возможно, разделять жизнь Rammstein и свою личную жизнь. Точно так же, как и с огненными эффектами у нас на сцене. Я не пироман. Дома я себя не поджигаю. Точно также, как Рихард заботится о музыкальном оборудовании перед концертом, я слежу за пироэффектами для шоу. Мы просто группа, которая делает свою работу. Кто с нами лично не знаком, тот и не знает, какие мы милые. Мы совершенно нормальные. Rammstein – как рыбаки, которые утром покидают свои хижины, целуют на прощание детей, выходят в море, ловят сетями рыбу из глубин морских, а вечером снова пристают к берегу. Их дети время от времени плавают вместе с ними, также и наши дети бывают иногда на концертах. Но когда детишки наблюдают за своими отцами, как те забивают и потрошат рыбу, они понимают: такова отцовская работа. И если, когда они вырастут, они это осознают и смогут разграничить работу и жизнь, то всё будет хорошо.

В любом случае это лучше, чем утаивать от ребёнка то, что та котлета, которая лежит на его тарелке, ещё недавно хрюкала.

Рихард: Точно также, как скрывать правду от ребёнка, который случайно видит свою мамашу в главной роли в порнофильме и спрашивает, а где же, собственно, папа. Нужно учить их понимать это.

Да…если бы каждый деятель искусства выражал свои безумные мысли на такой манер, то в чартах были бы одни ненормальные… Ну да ладно. А тебе в борьбе со своими скрытыми демонами твои тексты помогают?

Тилль: Бывает. Для креатива одиночество иногда очень даже помогает: вот выпьешь, бывает, ещё один стакан вина и понимаешь: парень, ты по уши в дерьме. Искусства не бывает без страданий, это как компенсация за боль.

Как один из самых успешных метал-проектов Германии, вы, наверное, страдаете всё меньше и меньше?

Тилль: Прежде всего, времени страдать почти не остаётся.

Разве что в часы после концертов.

Тилль: После них чувствуешь себя как куча дерьма. Сначала играешь концерт перед 16000 человек, затем из репетиционной едешь домой на велосипеде, сидишь один в своей комнатушке и начинаешь понемногу приходить в себя. Прямо как с похмелья.

Наверное, в такие моменты хочется послать вашу группу взаимопомощи отцов-одиночек ко всем чертям?

Тилль: Те «славные» уже времена прошли. Когда вы года два постоянно находитесь рядом друг с другом, то все эти жалобы и стоны уже наизусть выучишь.

Хармут Энглер из «Pur»(немецкая рок-группа из Штутгарта, существующая с начала 80х годов – прим.Рита) говорил, что он пытается даже на 67 по счёту концерте вкладывать в свои тексты все те же чувства.

Тилль: Понятно, почему он всегда так слезами обливается. Чепуха всё это! Все так говорят! Может быть поначалу, на первых двух концертах. Но потом ты уже начинаешь замечать недостатки в исполнении. Когда мы только начинали играть «Seemann», у меня частенько мурашки по спине бежали. Потом начинаешь все больше следить за интонациями.

Во многих ваших песнях слышны заимствования из саундтреков к старым итальянским вестернам. Кто из вас заядлый поклонник Энрико Морриконе?

Рихард: Это я.

Тилль: Ему нравятся старая ковбойская музыка и вестерны.

В этом смысле Rammstein как Карл Мэй (писатель, сочинивший много повестей об индейцах и ковбоях – прим.Feelramm): не нужно убивать, насиловать и унижать, чтобы суметь написать тексты о расчленении, педофилии и инцесте?

Тилль: Не, ну ты совсем уже. Так спокойно об этом говоришь: «расчленение, педофилия, инцест». Я бы хотел, чтобы люди относились к таким темам намного чувствительнее. Моя дочка как раз в том возрасте, когда с ней такое реально может произойти. Поэтому я пытаюсь представить, как бы я повёл себя, если бы такое случилось. Я точно знаю, что бы сделал: отрезал бы насильнику яйца или застрелил его на месте. Но с другой стороны, я ведь могу посидеть и поразмыслить над тем, что же его толкнуло на это преступление. И о том, почему эти инстинкты сидят в большинстве из нас, да и во мне самом. Это как две стороны одной медали: на одной находится рассудок, мораль, моя нормальная жизнь – это для меня уже не является вопросом. Но потом я сажусь, закрываю глаза и думаю о том, какое же сильное влечение я почувствовал к той взрослой женщине, которая сидела напротив. Почему же тогда такое же чувство не может испытывать тот, кто, в общем-то, совсем не виноват в том, что в детстве над ним надругались? И, может быть, он совсем не понимает, что же означает перенести это желание на ребёнка. Как тут расставить ценности, как осудить?

Насилие над детьми в последнее время стало одной из любимых тем СМИ. Просто ужасаешься, над каким же большим числом людей надругались в детстве. С другой стороны, вас будут ещё больше упрекать за то, что в ваших текстах речь идёт в меньшей степени о болезни и морали, чем о самой проблеме, для того, чтобы преодолеть разрыв между рассудком и инстинктом.

Тилль: Нет, нет, больной, он и есть больной, тут и разговоров быть не может. Ведь если бы психов не было, то и клиники нам бы не понадобились! Но вопрос в другом: как и почему такими становятся. Однако это интересует лишь адвокатов, которые копаются в детстве своих клиентов, чтобы суметь настоять на их невменяемости. Я долгое время жил за городом, и сам однажды стал свидетелем случая, как одного зоофила, поразвлекавшегося с конем, чуть не линчевали на одной деревенской улочке.

Границы между повседневностью и безумием расплывчаты. Всё-таки за каждым пятым зашторенным окошком происходят страшные вещи.

Тилль: Если бы так. Пожалуй, за каждым третьим. И поэтому я считаю странным, что тексты о таких обычных вещах поднимают столько шума вокруг. У нас был, к примеру, прослушивающий сейшн на Мальте с Петрой Хуземан и Тимом Реннером от нашего лейбла. И во время прослушивания строчки «спариваться со своей собственной плотью и кровью» из песни «Tier» Реннер сразу же отрицательно рубанул рукой – показательный случай – в Германии на всё, что связано с зоофилией, инцестом, «братской любовью», так и реагируют. Я этого не понимаю, можно ведь даже в газетах о соответствующей статистике почитать. И всё равно все делают вид, будто этого не существует.

И тогда вы смягчили текст?

Тилль: Нет. Настояли на своём.

Меня лично Rammstein не интересовали до тех пор, пока моя жена не начала крутить вашу пластинку днями напролёт. С другой стороны - вам здорово достанется от феминисток.

Рихард: Мы всё чаще слышим, что именно жёны «подсадили» на Rammstein своих мужей: Петра Хуземанн, жена Тима Реннера (звукозаписывающий босс Rammstein – прим.Feelramm), подружка нашего менеджера Эму, многочисленные жёнушки и девушки журналистов. Видимо, это у мужчин проблемы с нами.

Наверно, причина в том, что у вас больше мускулов и выглядите вы гораздо лучше, чем большинство журналистов.

Рихард: Прежде всего, это связано с тем, что у них в голове. Rammstein внушают страх многим мужчинам, потому что в наших текстах они узнают те качества и те черты характера, которые они чувствуют в самих себе, но подавляют.

Ты имеешь в виду, что вы, как бы держите перед лицом мужчины «зеркало», в котором он неожиданно для себя видит зверя?

Рихард: Точно, зверя. И ещё множество других вещей. В общем, тема «монстры вокруг нас» - это весьма сложная тема.

Тилль: Сексизм, в котором нас упрекают, это своего рода способ защитить женщину.

Не понимаю.

Тилль: Речь идёт о том, чтобы понять чувства женщины, и затем показать их такими же всеобъемлющими, какими они являются на самом деле. Вчера нас спросил один журналист, почему мы не пишем песен о любви. Но любовь лишь малая часть нашей жизни, постепенно она превращается в работу. Со стороны женщины это ведь действительно настоящий подвиг: попытаться стать привлекательной, влюбиться, долгое время самой содержать себя, затем терпеть и ещё раз терпеть все выходки мужа, а потом всё это может начаться и заново.

Вы лучше понимаете женщин, чем мужчин?

Тилль: Нет, конечно.

Может быть, поэтому вы не можете себе представить, что жещина и мужчина могут быть вместе счастливыми долгое время?

Тилль: Я не знаю неиспорченных отношений. Один или два брака, пожалуй, но только лишь потому, что там обстоятельства ненормальные: они слишком мало времени проводят вместе – утром идут на работу, а вечером укладывают детей спать. А где же походы в театр, кто приносит букеты цветов? Эта привычка дарить цветы характерна для влюблённости – когда-нибудь это всё-таки должно прекратиться.

Поэтому так решительно звучит «Нет!» в вашей песне «Du hast» в ответ на желание женщины заключить брак?

Тилль: «Хочешь ли до тех пор, пока смерть не разлучит вас…» - это так же неестественно, как и татуировка на руке. Ведь от неё до конца жизни не избавиться. Когда-нибудь я – добрый старенький дедушка-пенсионер – буду сидеть вместе с внучком на коленках, а он меня спросит, что это за фигня у меня на плече.

Однако совсем без женщин, кажется, Rammstein тоже жить не могут. Всё-таки на последнем альбоме вы записали гимн женским первичным половым органам. Что вы подумали в репетиционной, когда захотели спеть про это?

Тилль: Да вот, как-то раз сказали: «А давайте-ка споём про влагалище!». Этого ты хотел услышать?

Название "Kuess mich" или "Fellfrosch" звучит куда нежнее.

Тилль: Fellfrosch – лягушачья шкурка – уже одно название звучит как знак уважения к этой части тела. Это красивое такое, детское определение, что ли. Шкурка есть у маленьких зверьков: у хомячков там, у свинок морских. А лягушка или улитка относится уже ко второй части. Очарование и отвращение – оба играют тут большую роль.

Может быть, отвращение из-за горького привкуса вызвано небрежной гигиеной интимных органов ваших партнёрш?

Рихард: Вкусы меняются. То, что в детстве казалось нам слишком горьким, сегодня не так уж и плохо. Наоборот, конфеты мы теперь уже выносить не можем из-за их приторности. Каждая Fellfrosch на вкус разная. Настоящий вопрос о вкусах, прямо-таки. Ну да это не имеет значения в песне. Мы же в тексте не говорим, что от неё воняет.

Феминистки «Fellfrosch» так подробно рассматривать не станут. Зато злиться будут.

Тилль: Да уж, надеюсь! Всё как всегда: речь идёт о теме, которая совершенно естественна, о которой каждый знает. Самая, наверно, нормальная тема в этом мире. Преувеличенный феминизм - это лишь показатель скудного ума. Когда они начинают так гиперволноваться по этому поводу, то для меня это лишнее доказательство того, что у них не всё в порядке с чувством юмора. Недавно мне рассказали шутку о сорокасантиметровом члене. И рассказчиком, кстати, была женщина.
Перевод: Feelramm